Неточные совпадения
Когда приказчик говорил: «Хорошо бы,
барин, то и то сделать», — «Да, недурно», — отвечал он обыкновенно, куря трубку, которую курить сделал привычку, когда еще служил в армии, где считался скромнейшим, деликатнейшим и образованнейшим
офицером.
Интересна была она своим знанием веселой жизни людей «большого света»,
офицеров гвардии, крупных бюрократов, банкиров. Она обладала неиссякаемым количеством фактов, анекдотов, сплетен и рассказывала все это с насмешливостью бывшей прислуги богатых
господ, — прислуги, которая сама разбогатела и вспоминает о дураках.
Лукьян Лукьяныч Чебаков,
офицер в отставке. Очень приличный
господин средних лет, с усами, лысоват, сюртук застегнут на все пуговицы. Выражение лица насмешливо.
Кроме нас, обедали в этой комнате еще на четырех столах, все
офицеры и разные осанистого вида
господа.
—
Господин, нельзя разговаривать, — послышался голос конвойного унтер-офицера. Это был не тот, который пустил Нехлюдова.
Увидав унтер-офицера и
господина, стоявшие ближе замолкли, недоброжелательно оглядывая проходивших.
Так что же человек: смотрит на меня и все не может представить, что я, прежний
барин его,
офицер, пред ним теперь в таком виде и в такой одежде: заплакал даже.
Мы не сомневались в последствиях и полагали нового товарища уже убитым.
Офицер вышел вон, сказав, что за обиду готов отвечать, как будет угодно
господину банкомету. Игра продолжалась еще несколько минут; но чувствуя, что хозяину было не до игры, мы отстали один за другим и разбрелись по квартирам, толкуя о скорой ваканции.
В сумерки приходит
барин и с ним какой-то
офицер…
— И что только вам понравилось? Печоринствующий бездельник из дворян… Но с Печориными, батюшка, дело давно покончено. Из литературной гвардии они уже разжалованы в инвалидную команду, — и теперь разве гарнизонные
офицеры прельщают уездных барышень печоринским «разочарованием». Вам вот конец не понравился… Это значит, что и у вас,
господа гимназисты, вкусы еще немного… гарнизонные…
Тот же
господин появлялся и в кошмарах, но наибольший ужас я испытывал при появлении в кошмаре какого-то
офицера.
Петр, мощный красавец
офицер с большущей светлой бородой и голубыми глазами, — тот самый, при котором дед высек меня за оплевание старого
барина...
Офицер, не помня себя, бросился на нее; около Настасьи Филипповны уже не было ее свиты; приличный
господин средних лет уже успел стушеваться совершенно, а
господин навеселе стоял в стороне и хохотал что было мочи.
— Это входят в церковь разные
господа, — начал Петин и сначала представил, как входит молодой
офицер, подходит к самым местным иконам и перед каждой из них перекрестится, поклонится и сделает ножкой, как будто бы расшаркивается перед ротным командиром. Потом у него вошел ломаный франт, ломался-ломался, смотрел в церкви в лорнет… И, наконец, входит молодой чиновник во фраке; он молится очень прилично, ничего особенного из себя не делает и только все что-то слегка дотрагивается до груди, близ галстука.
Я же
господину Фатееву изъяснил так: что сын мой, как следует всякому благородному
офицеру, не преминул бы вам дать за то удовлетворение на оружие; но так как супруга ваша бежала уже к нему не первому, то вам сталее спрашивать с нее, чем с него, — и он, вероятно, сам не преминет немедленно выпроводить ее из Москвы к вам на должное распоряжение, что и приказываю тебе сим письмом немедленно исполнить, а таких чернобрысых и сухопарых кошек, как она, я полагаю, найти в Москве можно».
—
Господин субалтерн-офицер! — сказал он мне, возвысив голос как на ученье, — вы вели себя как ямщицки!
— И чтобы отдавал установленную честь
господам проезжающим
офицерам.
— З-за исключением г-господ
офицеров и подпрапорщика.
Я ужасно люблю
господ гарнизонных
офицеров.
— Ну что, вы как поживаете,
господа? — спросил я, подходя к кучке гарнизонных
офицеров, одетых с иголочки и в белых перчатках на руках.
— О чем же вы так смеялись тут,
господа? — спрашиваю я того же
офицера, который объяснял мне значение слова"покормиться".
Всю дорогу я с этими своими с новыми
господами все на козлах на тарантасе, до самой Пензы едучи, сидел и думал: хорошо ли же это я сделал, что я
офицера бил? ведь он присягу принимал, и на войне с саблею отечество защищает, и сам государь ему, по его чину, может быть, «вы» говорит, а я, дурак, его так обидел!.. А потом это передумаю, начну другое думать: куда теперь меня еще судьба определит; а в Пензе тогда была ярмарка, и улан мне говорит...
— Может быть, — подхватил со вздохом хозяин. — Во всяком случае,
господа, я полагаю, что и мне, и вам, Федор Иваныч, — обратился он к жандармскому штаб-офицеру, — и вашему превосходительству, конечно, и вам, наконец, Рафаил Никитич, — говорил он, относясь к губернскому предводителю и губернскому почтмейстеру, — всем нам донести по своим начальствам, как мы были приняты, и просить защиты, потому что он теперь говорит, а потом будет и действовать, тогда служить будет невозможно!
Батальонный командир отдал строжайший приказ, чтоб гг.
офицеры, содержащие при тюремном замке караулы, отнюдь не допускали, согласно требованию
господина начальника губернии, никого из посторонних лиц к арестанту князю Ивану Раменскому во все время производства над ним исследования.
— Требуют
офицера с прислугой на какую-то там мортирную батарею. У меня и так всего 4 человека
офицеров и прислуги полной в строй не выходит, — ворчал батарейный командир, — а тут требуют еще. — Однако, надо кому-нибудь итти,
господа, — сказал он, помолчав немного: — приказано в 7 часов быть на Рогатке… Послать фельдфебеля! Кому же итти,
господа, решайте, — повторил он.
Но замечательно то, что не только князь Гальцин, но и все эти
господа, расположившись здесь кто на окне, кто задравши ноги, кто за фортепьянами, казались совсем другими людьми, чем на бульваре: не было этой смешной надутости, высокомерности, которые они выказывали пехотным
офицерам; здесь они были между своими в натуре, особенно Калугин и Гальцин, очень милыми, простодушными, веселыми и добрыми ребятами. Разговор шел о петербургских сослуживцах и знакомых.
Так, или почти так, выразили свое умное решение нынешние фараоны, а через день, через два уже
господа обер-офицеры; стоит только прийти волшебной телеграмме, после которой старший курс мгновенно разлетится, от мощного дуновения судьбы, по всем концам необъятной России. А через месяц прибудут в училище и новые фараоны.
Господа обер-офицеры ушли, и как раз на другой день рано утром прибыл из Москвы в хамовнические лагери в полном составе чудесный оркестр училища.
— Всем юнкерам второго курса собраться немедленно на обеденной площадке! Форма одежды обыкновенная. (Всем людям военного дела известно, что обыкновенная форма одежды всегда сопутствует случаям необыкновенным.) Взять с собою листки с вакансиями! Живо, живо,
господа обер-офицеры!
Хотя он еще долгое время, как юнкер младшего класса, будет носить общее прозвище «фараон» (старший курс — это
господа обер-офицеры), но из него уже вырабатывается настоящий юнкер-александровец.
Угнетенные навязанной мелкой тиранией
господ обер-офицеров, юнкера, однако, не жаловались ни высшему начальству, ни своим родителям: и то и другое было бы изменой внутреннему духу и укладу училища.
До прибытия Александрова в карцер там уже сидело двое
господ обер-офицеров, два юнкера из роты «жеребцов» его величества: Бауман и Брюнелли, признанные давно всем училищем как первые красавцы.
Будущие второкурсники (
господа обер-офицеры) обыкновенно дня за три до производства отпускаются в отпуск до начала августа, когда они в один и тот же день и час должны будут прибыть в училищную приемную и, лихо откозыряв дежурному
офицеру, громко отрапортовать ему...
С трудом, очень медленно и невесело осваивается Александров с укладом новой училищной жизни, и это чувство стеснительной неловкости долгое время разделяют с ним все первокурсники, именуемые на юнкерском языке «фараонами», в отличие от юнкеров старшего курса, которые, хотя и преждевременно, но гордо зовут себя «
господами обер-офицерами».
Но наступает время, когда и травля начальства и спектакли на открытом воздухе теряют всякий интерес и привлекательность. Первый курс уже отправляется в отпуск. Юнкера старшего курса, которым осталось день, два или три до производства, крепко жмут руки своим младшим товарищам, бывшим фараонам, и горячо поздравляют их со вступлением в училищное звание
господ обер-офицеров.
Но самое главное то, что унижает фараонов до нуля, — это громадная роль и всеподавляющее значение, которые теперь легли на
господ обер-офицеров.
— Чем могу служить
господину обер-офицеру?
Но половина
господ обер-офицеров и все фараоны стояли за него.
Но две вещи фараонам безусловно запрещены: во-первых, травить курсовых
офицеров, ротного командира и командира батальона; а во-вторых, петь юнкерскую традиционную «расстанную песню»: «Наливай, брат, наливай». И то и другое — привилегии
господ обер-офицеров; фараонам же заниматься этим — и рано и не имеет смысла. Пусть потерпят годик, пока сами не станут обер-офицерами… Кто же это в самом деле прощается с хозяевами, едва переступив порог, и кто хулит хозяйские пироги, еще их не отведав?»
— Четвертая рота!
Господа обер-офицеры! Сюда! — Теперь уже никто из чужой роты не позволил бы себе залезть в эту тройку. Таково было неписаное право первой заявки.
— Как поживаете,
господин обер-офицер? — спросил Дрозд лениво.
Старшие юнкера изводятся от нетерпения — они уже перестали называть себя
господами обер-офицерами, иначе рядом с выдуманным званием не так будет сладко сознавать себя настоящим подпоручиком, его благородием и, по праву,
господином обер-офицером.
Всего только три дня было дано
господам обер-офицерам на ознакомление с этими листами и на размышления о выборе полка.
Случалось, — говорили прежние
господа обер-офицеры, — что глубокий второразрядник сокрушенно махал рукой и заявлял: «Мне все равно.
Здесь практически проверялась память: кому и как надо отдавать честь. Всем
господам обер — и штаб-офицерам чужой части надлежит простое прикладывание руки к головному убору. Всем генералам русской армии, начальнику училища, командиру батальона и своему ротному командиру честь отдается, становясь во фронт.
Между прочим, подходило понемногу время первого для фараонов лагерного сбора. Кончились экзамены. Старший курс перестал учиться верховой езде в училищном манеже.
Господа обер-офицеры стали мягче и доступнее в обращении с фараонами. Потом курсовые
офицеры начали подготовлять младшие курсы к настоящей боевой стрельбе полными боевыми патронами. В правом крыле училищного плаца находился свой собственный тир для стрельбы, узкий, но довольно длинный, шагов в сорок, наглухо огороженный от Пречистенского бульвара.
Но вот ровным, щегольским, учебным шагом подходит, громыхая казенными сапожищами, ловкий «
господин обер-офицер». Раз, два. Вместе с приставлением правой ноги рука в белой перчатке вздергивается к виску. Прием сделан безупречно. Дрозд осматривает молодцеватого юнкера с ног до головы, как лошадиный знаток породистого жеребца.
Пусть же свободный от цукания фараон все-таки помнит о том, какая лежит огромная дистанция между ним и
господином обер-офицером.
Приблизительно так бурчит про себя
господин обер-офицер Александров, идя торопливыми большими шагами по Поварской к Арбату. Вчера была елка и танцевали у Андриевичей. Домой он вернулся только к пяти часам утра, а подняли его насилу-насилу в семь без двадцати. Ах, как бы не опоздать! Вдруг залепит Дрозд трое суток без отпуска. Вот тебе и Рождество…
Потом завладел «Вечерними досугами» весь первый курс четвертой роты, потом пришли сверстники-фараоны других рот, потом заинтересовались и
господа обер-офицеры всех рот.